т и ш и н а
единственное, по чему он скучает вот уже несколько месяцев, о чем грезит и ради чего срывается, ища повсюду
но не находит.
грязные и серые улицы роткова утопают в гуле, и ночью нигде не спастись от этих голосов, что преследуют повсюду, даже на окраинах; а чем дальше в лес, тем отчетливее присутствие обезображенных отродьев.
тишины нет нигде. даже под сводами пустой церкви что-то обязательно трещит, со свечей громко стекает расплавленный воск, а скамейки и пол поскрипывают от старости сами по себе.
суета наполняет все пространство, сжимает в тисках, заполняет легкие и тянет вниз, сковывая крылья золотой проволокой. он с этой бедой один на один — ни анхея, ни пилеон не страдают так, как он. у них свои триггеры, свои кошмары, как у всех сотрудников «адама». все то, с чем бы он смог смириться и справиться, но не с отсутствием
т и ш и н ы
в «оксфорде» не лучше, но терпимее.
унылые серые стены унылых серых зданий. сырость и отсутствие веры во что-то светлое и хорошее в глазах встречных. в их головах нет ничего интересного и нового — беспросветная тоска и ожидание конца, который они все встретят в скором времени, если кое-кто не поторопится.
мысленно он снова возвращается к ней, что-то едва уловимое заставляет хотеть вернуться в прошлое, достать воспоминания, к которым притрагиваться запрещает самому себе, будто кто-то прочтет, будто кто-то увидит это неправильное мироздание, сотканное из опустошения, предательства и боли;
и там будет она: видящая то, к чему другие слепы, ищущая то, что видела только во снах; с красивыми ранами, с глазами — бездной, не святая, и не грешница; застрявшая на перекрестке двух миров, случайный ключ к случайному замку; крошечная частичка вселенной, выброшенная метеоритным потоком лишь для того, чтобы исполнить свое крохотное предназначение.
одна из тех смертных, кому не нужны крылья, чтобы стать святой. таких обычно пишут яичной темперой — красками, разведенными на яичном желтке; слой за слоем, кропотливая работа, не терпящая спешки: отдельные детали — тонкой кистью с гуашью или маслом. когда-то хватало смолы и воска, но время не стоит на месте. нигде. особенно здесь. и вечно снующие «адамовцы» тому подтверждение. оттого не бывает тихо. абсолютной тишины.
он застывает перед ее дверью, упираясь лбом в холодное дерево. крылья слишком тяжелые от дождя, все норовят припечатать к полу. это единственное, что имеет хоть какой-то вес для бессмертного. не считая тех чувств, которых хотелось бы не иметь вовсе.
— лэйн. — их взгляды встречаются на доли секунд, словно электрическим разрядом посылая такое банальное «я знаю все» — «я тоже знаю». он — наверняка. она — может лишь догадываться, зачем он пришел.
и правда. зачем? чтобы запачкать пол все еще стекающим с крыльев дождем, что никогда их не очистит, как и его всего изнутри. чтобы напомнить себе, поковырять старые раны, что затянулись быстро, но все ещё живут под мраморной кожей.
зачем? — повторяет она то, что крутится в его сознании блеклой надеждой. и кто ещё из них двоих способен читать мысли другого?
затем, чтобы тебе больше не снились кошмары. — отвечает молчанием, косится на стол, вылавливая силуэт книги, что ведет к спасению, как и та, от которой это также зависит.
спаси меня
спаси всех нас
зачем ему это? разве бессмертие настолько сладко, чтобы до сих пор желать его? нести груз прошлого из года в год, из одного столетия в другое, чтобы что?
каин кивает, отряхивает крылья, ещё больше заливая водой пол. небольшой потоп не страшен, как то откровение, в котором не может себе признаться.
шаг за шагом, и вот уже его голова нашла свое законное место на ее угловатых коленках. шаг за шагом, и они возвращаются к тому, что когда-то было. шаг за шагом, и вот уже его взгляд изучает ее лицо, как когда-то. когда это было? не хочет думать. вообще ни о чем.
— как обстоят дела с книгой? — вопрос, который любого другого бы свел с ума, разозлил, вытряхнул бы внутреннее раздражение, но только не ее. — как тебе здесь? — мазок кистью по белому холсту, грунтовка на котором ещё не успела высохнуть. — адаптируешься?